В подарок от русских черепашек китайским черепашкам на фандомный показ Анонима. Будут стикеры. Самый быстрый мой полноценный арт, четыре часа, сжатые сроки, дивный упорин и радость от "я сделяль"
Ледяной отравой немых “прости” на губах останется вкус металла, сердце рвется, раненное, в груди, может, лучше б вовсе тебя не знало, по весне водой в землю канет снег, как все то, чего я когда-то чаял. Вновь чернее ночи взойдет рассвет над небесной россыпью горечавки.
Один из двух лучших, заходящих иглой сюжета прямо в сердце янсинных текста авторства Евы Соллерс, которые по строчкам запоминаются - как стихи.
И на мгновение остался на краю обрыва один, высокий и белый, безоружный, в круговерти метели, будто крест на вершине скалы. Его длинные, по-русалочьи длинные волосы бились на ветру, заволакивая лицо. Губы были темными от Янкиной крови. Потом он исчез, будто потухла от порыва ветра свеча.(с) Ева Соллерс
Вишлист! 1. Сказки старого Вильнюса, 2, 3 том. 2. Мягкая крем-карамель в банках из кофейной кантаты - любая, кроме шоколадной. 3. Натуральные травяные чаи (без зеленого и черного чая в составе) в пакетиках (для мастерской, там лень заморачиваться с заварным чаем). Можно с разными ягодами и фруктами. 4. Свечи из кокосового и соевого воска с натуральными отдушками. 5. Милые толстенькие носочки для дома. 6. Фандомное с Магистром (кроме манги). Например коврик для мыши, только приличный - для офиса
– Давно пора, – отозвался мягкий голос из-за спинки кровати. Раздвинув висевшие на ней сумки и пакеты, к нам взобралась белая, длиннопалая рука, перевернула доску и начала собирать в нее шахматные фигурки. Я как завороженный следил за рукой Слепого. Кроме того, что пальцы ее были невозможно длинными и гнулись, как нормальные пальцы не сгибаются, если их не сломать, она была еще какой-то неприятно одушевленной. Странствовала по пледу, скользила, перебирала пальцами-щупальцами, только что не принюхивалась. Я вытащил из-под себя белую туру, буравившую мне зад, и осторожно положил перед ней. Рука остановилась, пошевелила средним усиком и, поразмыслив, стремительно ее сцапала. Я вздрогнул и поспешно принялся нашаривать остальные завалившиеся под меня фигурки, потому что вдруг возникло нехорошее ощущение, что, не сделай я этого, хищная рука проберется туда и достанет их сама. Сфинкс наблюдал за мной с усмешкой. (с)Мариам Петросян
Слепой замер в дверях. Ральф ощутил невольное желание взять его за руку и подвести к стулу или к дивану. Слепой, беспомощный на чужой территории, свитер велик, рукава сползают до самых пальцев, и эти дырки на коленях… Он прикрыл глаза, стряхивая навязанный ему образ. Идиот! Перед тобой хозяин Дома! (с)Мариам Петросян
В ту же секунду он обернулся, сам не зная, что ожидает увидеть: поиск, беспомощность, нашаривание в пустоте осязаемых предметов или, наоборот, уверенность, стремительность и быстроту, хотя Ральф не удивился бы, если бы Слепой не двинулся с места или, запинаясь, попросил его о помощи. Но Слепой сел там, где стоял – у порога. (с)Мариам Петросян
Слепой достает из-под свитера флейту. – Слушай, Арахна, – говорит он в пустоту. – Это только для тебя. Тишина. Чердак – самое тихое место в мире. Струящиеся из-под пальцев Слепого отрывистые, дрожащие звуки заполняют его. Слепой плохо представляет, чего он хочет. Это должно быть как сеть. Как ловчая сеть Арахны – огромная для нее и незаметная для других. Что-то, что и ловушка, и дом, и весь мир. Слепой играет. Впереди ночь. Он выводит знакомые мелодии. (с)Мариам Петросян
Следующая серия - косплей на потрясающие акварели Meethos и Tinne
Продолжение следует Я вчера была в книжке, в настоящем Доме, где мигала лампочка, немо крутил картинку старый кинескоп, визжали пружины продавленного дивана, и хозяин Изнанки охотился на тени по углам.
Город, в котором нет тебя, очень пустой и солнечный. Гонит сквозняк по улицам клочья газет и сор, дни его бесконечные, ночи его бессонные, карты его запутались выморочным узлом. Алым закатным заревом стекла кровят оконные, пух тополиный саваном площади обрядил, воют гудки трамвайные, рельсы им вторят стонами, душным июльским маревом тлеет пожар в груди. Ангел на шпиле ратуши плачет слезами ржавыми, тёмный двойник Хранителя на мостовой распят. Армией одиночества - сумрачными кошмарами взят без сопротивления город, где нет тебя.